Неточные совпадения
Оставшись один и вспоминая разговоры этих холостяков, Левин еще раз спросил себя: есть ли у него в душе это чувство сожаления
о своей свободе,
о котором они говорили? Он улыбнулся при этом вопросе. «Свобода? Зачем свобода? Счастие только в том, чтобы любить и желать,
думать ее
желаниями, ее мыслями, то есть никакой свободы, — вот это счастье!»
Озабоченный
желанием укротить словесный бунт Лидии, сделать ее проще, удобнее, он не
думал ни
о чем, кроме нее, и хотел только одного: чтоб она забыла
свои нелепые вопросы, не сдабривала раздражающе мутным ядом его медовый месяц.
Но, и со злостью
думая о Рите, он ощущал, что в нем растет унизительное
желание пойти к ней, а это еще более злило его. Он нашел исход злобе
своей, направив ее на рабочих.
Я намекнул адмиралу
о своем желании воротиться. Но он, озабоченный начатыми успешно и неоконченными переговорами и открытием войны, которая должна была поставить его в неожиданное положение участника в ней,
думал, что я считал конченным самое дело, приведшее нас в Японию. Он заметил мне, что не совсем потерял надежду продолжать с Японией переговоры, несмотря на войну, и что, следовательно, и мои обязанности секретаря нельзя считать конченными.
Правда, иногда Антонида Ивановна
думала о том, что хорошо бы иметь девочку и мальчика или двух девочек и мальчика, которых можно было бы одевать по последней картинке и вывозить в
своей коляске, но это
желание так и оставалось одним
желанием, — детей у Половодовых не было.
Катерина Васильевна любила отца, привыкла уважать его мнение: он никогда не стеснял ее; она знала, что он говорит единственно по любви к ней; а главное, у ней был такой характер больше
думать о желании тех, кто любит ее, чем
о своих прихотях, она была из тех, которые любят говорить
своим близким: «как вы
думаете, так я и сделаю».
Героя моего последнее время сжигало нестерпимое
желание сказать Мари
о своих чувствах; в настоящую минуту, например, он сидел против нее — и с каким бы восторгом бросился перед ней, обнял бы ее колени, а между тем он принужден был сидеть в скромнейшей и приличнейшей позе и вести холодный, родственный разговор, — все это начинало уж казаться ему просто глупым: «Хоть пьяну бы, что ли, напиться, —
думал он, — чтобы посмелее быть!»
Но эта тягость быстро исчезла: я понял, что в ней совсем другое
желание, что она простолюбит меня, любит бесконечно, не может жить без меня и не заботиться
о всем, что до меня касается, и я
думаю, никогда сестра не любила до такой степени
своего брата, как Наташа любила меня.
Все мы так тогда
думали. Он ждал дочь всеми
желаниями своего сердца, но он ждал ее одну, раскаявшуюся, вырвавшую из
своего сердца даже воспоминания
о своем Алеше. Это было единственным условием прощения, хотя и не высказанным, но, глядя на него, понятным и несомненным.
— Не он это слово сказал, а я; следовательно, ты можешь его заменить другим:"желал бы","предполагал бы","осмеливался бы
думать" — словом сказать, выразиться, как тебе самой кажется почтительнее. Итак, к делу. Он писал тебе
о своем желании и получил от тебя двусмысленный ответ…
Каждый раз, когда ей давали какое-нибудь поручение, ее крепко охватывало
желание исполнить это дело быстро и хорошо, и она уже не могла
думать ни
о чем, кроме
своей задачи. И теперь, озабоченно опустив брови, деловито спрашивала...
«Этот человек три рубля серебром отдает на водку, как гривенник, а я беспокоюсь, что должен буду заплатить взад и вперед на пароходе рубль серебром, и очень был бы непрочь, если б он свозил меня на
свой счет.
О бедность! Какими ты гнусными и подлыми мыслями наполняешь сердце человека!» —
думал герой мой и, чтоб не осуществилось его
желание, поспешил первый подойти к кассе и взял себе билет.
«Да, твой, вечно твой», — прибавлял он. Впереди улыбалась слава, и венок,
думал он, сплетет ему Наденька и перевьет лавр миртами, а там… «Жизнь, жизнь, как ты прекрасна! — восклицал он. — А дядя? Зачем смущает он мир души моей? Не демон ли это, посланный мне судьбою? Зачем отравляет он желчью все мое благо? не из зависти ли, что сердце его чуждо этим чистым радостям, или, может быть, из мрачного
желания вредить…
о, дальше, дальше от него!.. Он убьет, заразит
своею ненавистью мою любящую душу, развратит ее…»
— Он не верит в
свою победу, убежден, что, говоря ему — «ты прав!» — она лгала, чтобы утешить его. Его жена
думает так же, оба они любовно чтят память
о ней, и эта тяжелая история гибели хорошего человека, возбуждая их силы
желанием отомстить за него, придает их совместной работе неутомимость и особенный, широкий, красивый характер.
Длинные, нестерпимо жаркие, скучные дни, прекрасные томительные вечера, душные ночи, и вся эта жизнь, когда от утра до вечера не знаешь, на что употребить ненужное время, и навязчивые мысли
о том, что она самая красивая и молодая женщина в городе, и что молодость ее проходит даром, и сам Лаевский, честный, идейный, но однообразный, вечно шаркающий туфлями, грызущий ногти и наскучающий
своими капризами, — сделали то, что ею мало-помалу овладели
желания и она как сумасшедшая день и ночь
думала об одном и том же.
Он долго и подробно рисовал прелести жизни, которую собирался устроить мне у себя в Тифлисе. А я под его говор
думал о великом несчастии тех людей, которые, вооружившись новой моралью, новыми
желаниями, одиноко ушли вперёд и встречают на дороге
своей спутников, чуждых им, неспособных понимать их… Тяжела жизнь таких одиноких! Они — над землёй, в воздухе… Но они носятся в нём, как семена добрых злаков, хотя и редко сгнивают в почве плодотворной…
После того, насмотревшись на голландские и английские корабли, Петр, по собственным словам его, всю мысль
свою уклонил для строения флота, и «когда за обиды татарские учинилась осада Азова, и потом оный счистливо взят, по неизменному
своему желанию не стерпел долго
думать о том, — скоро за дело принялся» (Устрялов, том II, приложение I, стр. 400).
Но, боже мой, как же мог я это
думать? как же мог я быть так слеп, когда уже все взято другим, все не мое; когда, наконец, даже эта самая нежность ее, ее забота, ее любовь… да, любовь ко мне, — была не что иное, как радость
о скором свидании с другим,
желание навязать и мне
свое счастие?..
Об отказе или хотя бы
о малейшей нерешительности в ответе со стороны этих бедных дворян Плодомасов и не помышлял. Было бы несправедливо сказать, что, по его мнению, он делал мелким сошкам Байцуровым слишком большую честь
своим предложением: он — гораздо проще — вовсе и не
думал о том, как могут быть приняты его
желания. Он знал только одно, что
желания его должны быть исполнены, и потому даже вовсе и не чинился в заявлении
своих требований.
С привычной и не угасшей еще верой в то, что можно что-то знать, я
думал, что нашел источник
своих безумных
желаний. Очевидно,
желание ползать и другие были результатом самовнушения. Настойчивая мысль
о том, что я сумасшедший, вызывала и сумасшедшие
желания, а как только я выполнил их, оказалось, что и желаний-то никаких нет и я не безумный. Рассуждение, как видите, весьма простое и логическое. Но…
От бедняка мысль сделаться богатым была бы так же далека, как
желание пролезть сквозь игольные уши; столоначальник не
думал бы критиковать распоряжений
своего секретаря, как не критикует он наступления ночи после дня, и наоборот; даже какой-нибудь юноша из мелкой сошки, посаженный за переписку бумаг, точно так не вздумал бы тогда мечтать
о подвигах,
о славе и т. п., как теперь не приходит ему в голову мечтать, например,
о превращении
своем в крокодила, обитающего в Египте, или в допотопного мастодонта, открытого в северных льдах.
Молоденькой барышне сильно хотелось заявить
свой талант, хотя бы даже и в роли горничной, но маменька наотрез запретила ей даже и
думать о спектакле, сочтя все это дело за
желание со стороны губернаторши пустить ей шпильку, и усмотрела в нем даже оскорбление всему дворянскому сословию, почему и поспешила заявить Шписсу, что отныне нога ее не будет не только что в спектакле, но и в доме самой губернаторши.
«Я нисколько не
думаю мешать вашему счастию, — прибавлял князь, — если только
желания ваши согласны с честию; впрочем, если вы готовы отказаться от
своего прошлого и никогда не будете поминать ни
о Персии, ни
о Пугачеве, ни
о прочих такого же рода глупостях, то есть еще время вернуться ко мне в Оберштейн».
Васильеву хотелось поговорить с барышней
о многом. Он чувствовал сильное
желание узнать, откуда она родом, живы ли ее родители и знают ли они, что она здесь, как она попала в этот дом, весела ли и довольна или же печальна и угнетена мрачными мыслями, надеется ли выйти когда-нибудь из
своего настоящего положения… Но никак он не мог придумать, с чего начать и какую форму придать вопросу, чтоб не показаться нескромным. Он долго
думал и спросил...
В том сложном, большом деле, которое творилось вокруг, всего настоятельнее требовалась живая эластичность организации, умение и
желание приноровить данные формы ко всякому содержанию. Но огромное, властное бумажное чудовище опутывало
своими сухими щупальцами всю армию, люди осторожными, робкими зигзагами ползали среди этих щупальцев и
думали не
о деле, а только
о том, как бы не задеть щупальца.
В комнатах сохранялись еще следы, хотя полинялые и потускневшие, прежнего богатства Стабровских, но Лиза ничего не видела, ни
о чем не
думала, как
о желании доказать мужу
свою любовь, угодить ему разумным приемом ожидаемых гостей и заставить их сознаться, что она достойна его выбора.
Она
думала найти в его новой семье утеху
своей старости, так как окружавшие ее чады и домочадцы, за исключением ее внучатых племянников Кости и Маши, не могли составлять истинного объекта ее любви, а сердце Глафиры Петровны было любвеобильно, но любовь, его наполнявшая, не нашла себе исхода в замужестве, в которое она вступила по воле родителей, не справившихся даже
о ее
желании и нежелании, но руководившихся правилом седой старины: «стерпится-слюбится».
Когда на другой день после
своего вечера, губернаторша приехала к Мальвинцевой и, переговорив с теткой
о своих планах (сделав оговорку
о том, что хотя при теперешних обстоятельствах нельзя и
думать о формальном сватовстве, всё-таки можно свести молодых людей, дать им узнать друг друга), и когда, получив одобрение тетки, губернаторша при княжне Марье заговорила
о Ростове, хваля его и рассказывая, как он покраснел при упоминании
о княжне, княжна Марья испытала не радостное, но болезненное чувство: внутреннее согласие ее не существовало более, и опять поднялись
желания, сомнения, упреки и надежды.
Ежели первое время члены совета
думали, что Кутузов притворялся спящим, то звуки, которые он издавал носом во время последующего чтения, доказывали, что в эту минуту для главнокомандующего дело шло
о гораздо важнейшем, чем
о желании выказать
свое презрение к диспозиции или к чему бы то ни было: дело шло для него
о неудержимом удовлетворении человеческой потребности — сна.